— В самом деле?
— О да. Это одно из самых моих ранних воспоминаний — я даже не знаю, сколько мне тогда было лет, три или четыре? — но я помню жуткие звуки по ночам. Как крики, но гораздо хуже. Громко, потом тихонько — и снова громко. Просто жуть. Потом по коридору проходил папа. Он укладывал Эми в кровать, и она засыпала, но через час все начиналось снова. Так продолжалось года два.
— Эми никогда мне не рассказывала.
— Наверное, она уже не помнит. Сон у детей — это зона военных действий. Особенно у маленьких. Приятель моего сына тыкал себе пальцами в глаза, чтобы не засыпать. Честное слово. Мэтью был ходячим адом — его удавалось загнать в постель только после титанических усилий. И так несколько раз. По три-четыре учебные тревоги за ночь. Ты лежишь в темноте, в доме тишина, ребенок спит, и ты находишься в мире с окружающей действительностью. Потом — бац! — и он начинает кричать, словно в его комнате полно волков.
— Ну, это естественно. Ты неожиданно просыпаешься, вокруг темно, ты один, и рядом нет ни мамы, ни папы, ты не ощущаешь их присутствия и даже запаха.
— Правильно: это объясняет их поведение, когда они просыпаются. Но почему они сражаются со сном?
— Потому что в пещерах, где мы жили прежде, все было иначе. Семья спала вместе, никто не отсылал младшего в комнату со страшными рисунками на стенах и непонятными штуками, свисающими с потолка. Ребенок думает: вы что, совсем спятили? Меня нельзя оставлять одного, здесь опасно. Вот почему они делают единственное, чем могут повлиять на окружающий мир, — кричат изо всех сил.
— Ты меня удивляешь, Джек. Я не знала, что ты сохранил такую связь с прежним ребенком в себе.
— Я всегда с ним связан. Гораздо труднее сохранять связь со своим взрослым «я».
Она улыбнулась.
— Ну да, возможно, ты прав. Но я не знаю. Дети такие странные. Они берут пульт от телевизора, подносят его к ушам, точно телефоны, и говорят с несуществующими людьми. Ты даешь им игрушечный саксофон, а они тут же суют его в рот и начинают дуть, а не сосать, как сделали бы с любым другим предметом. И ты думаешь: откуда это взялось? Подсмотрели за кем-то? А потом приходит день, и они перестают это делать. Именно так они разбивают тебе сердце. У них появляется какая-нибудь отвратительная привычка — а потом — бум-с! — и она исчезает. И ты начинаешь по ним скучать даже в те моменты, когда они находятся рядом, наверное, в этом и состоит любовь?
Она неожиданно замолчала, и ее щеки запылали. Я никогда не видел, чтобы Натали выглядела смущенной. Более того, я не думал, что такое вообще возможно.
— Что такое?
— Извини, — сказала она — Я вела себя как безмозглая злобная сука.
Я покачал головой.
— Вовсе нет.
— Но…
— Серьезно. Ничего подобного.
— Но ведь с Эми что-то не так?
— Все в порядке.
— Ладно, — сказала Натали — Я уверена, что так оно и есть. Она очень сильная.
Несколько мгновений она ужасно гордилась своей сестрой, и я пожалел, что у меня нет брата или сестры, которые могли бы так же гордиться мной.
— Вот только она… даже не знаю, она изменилась. Тебе не кажется?
Я пожал плечами.
— Да, пожалуй.
Но Натали не сдавалась.
— Возможно, это произошло еще раньше?
Я с некоторым удивлением посмотрел на нее и обнаружил, что она не спускает с меня глаз, и ее взгляд сразу напомнил мне Эми.
— Люди меняются, — твердо сказал я. — Они становятся старше. Взрослеют. Не исключено, что такое случится и с тобой.
Она показала мне язык.
— Однако есть одна вещь, которую я до сих пор не могу понять, — продолжала она, опираясь на раковину и вновь выглядывая в окно.
Ее сын спокойно играл во дворе, оставаясь в двух метрах от дороги, словно силовое поле заставляло его держаться в зоне безопасности. Быть может, так оно и было. Не одна Эми обладала сильным характером в семействе Дайер.
— О чем ты?
— Почему Эми стала заниматься рекламным бизнесом.
— В жизни нередко случаются странные вещи. Я, к примеру, был полицейским.
— Но я тебя не знала, когда ты не был полицейским. Поэтому в этом для меня нет ничего странного. К тому же твой выбор профессии вполне объясним. То, что случилось с твоим отцом, и… Твои действия понятны. Гораздо в большей степени, чем смена профессии. Ты теперь писатель…
— Вот как?
— Попробуй мне возразить. Но Эми… Я хочу сказать… Когда она была подростком, то производила впечатление слегка чокнутой.
Я нахмурился.
— Неужели?
— Ты не знал? Она постоянно что-то мастерила из всякой ерунды. И читала такие книжки, от названия которых ты бы с легкостью впал в кому.
— Совсем не похоже на женщину, которую я знаю.
— Вот именно. В течение многих лет она была помешана на науке, намеревалась посвятить себя чему-то невероятно скучному, а потом вдруг заявила: «Я хочу быть промоутером», словно «Я хочу быть кинозвездой». Я тогда даже слова такого не знала — «промоутер». Ей только исполнилось восемнадцать, и она заявила об этом в кафе. Я запомнила, потому что наши родители поддерживали Эми в ее занятиях наукой, ужасно ею гордились — я никогда их так не радовала, — а потом — бум-с! — и все осталось в прошлом. Я помню, что смотрела на папу, когда Эми говорила о своем решении, и его плечи поникли — Она улыбнулась, не отводя глаз от ребенка во дворе — Мне было четырнадцать. И я в первый раз поняла, что быть родителями не такое простое дело.
— А Эми как-то объяснила свой выбор?
— Она не должна была ничего объяснять. Эми — наш золотой ребенок.